"Вызрел ковыль. Степь на многие версты оделась колышущимся серебром. Ветер упруго приминал его, наплывая, шершавил, бугрил, гнал то к югу, то к западу сизо-опаловые волны. Там, где пробегала текучая воздушная струя, ковыль молитвенно клонился, и на седой его хребтине долго лежала чернеющая тропа. Отцвели разномастные травы. На гребнях никла безрадостная выгоревшая полынь. Короткие ночи истлевали быстро. По ночам на обугленно-черном небе несчетные сияли звезды; месяц — казачье солнышко, темнея ущербленной боковиной, светил скупо, бело́; просторный Млечный Шлях сплетался с иными звездными путями. Терпкий воздух был густ, ветер сух, полынен; земля, напитанная все той же горечью всесильной полыни, тосковала о прохладе. Зыбились гордые звездные шляхи, не попранные ни копытом, ни ногой; пшеничная россыпь звезд гибла на сухом, черноземно-черном небе, не всходя и не радуя ростками; месяц — обсохлым солончаком, а по степи — сушь, сгибшая трава, и по ней белый неумолчный перепелиный бой да металлический звон кузнечиков… А днями — зной, духота, мглистое курево. На выцветшей голубени неба — нещадное солнце, бестучье да коричневые стальные полудужья распростертых крыльев коршуна. По степи слепяще, неотразимо сияет ковыль, дымится бурая, верблюжьей окраски, горячая трава; коршун, кренясь, плывет в голубом, — внизу, по траве неслышно скользит его огромная тень. Суслики свистят истомно и хрипло. На желтеющих парных отвалах нор дремлют сурки. Степь горяча, но мертва, и все окружающее прозрачно-недвижимо. Даже курган синеет на грани видимого сказочно и невнятно, как во сне… Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-соленый запах, жует шелковистыми губами и ржет, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины балок суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы в мудром молчании, берегущие зарытую казачью славу…"
"А дальше – степь без краев, голубая кроткая даль, взлелеявшая далекие буйные племена, напоенная их кровью, и девственно чистая, словно в первый день творения, замирающая в весеннем радостном трепете, как русокудрая девушка в голубом наряде, в светлых грезах о герое…
…Если ехать по этой дороге день, другой, то кругом будет всегда одна и та же равнина с мелкими балочками, с курганами, которые издали кажутся большими, а подъедешь – небольшой изрытый сусликами холмик! Встретятся две-три уснувшие на солнце степные речки. Весною такая речка разливается на десятки верст и, слившись с Доном, образует море, а теперь припала к степи, и не подозреваешь о ней, пока возница не остановится у затерявшегося в траве шалаша, из которого молча ковыляет к экипажу старый казак – получить три копейки за переезд через крошечный наплавный мост. На мосту чуть дохнет прохладой, и через минуту речка уже бесследно исчезла в траве. Далеко впереди мреет одинокий хутор с садиками у околицы и высокими тополями у церкви. А перед хутором на равнине волнуется большое серебряно-голубое озеро. Откуда оно здесь? Чем ближе, тем оно сильнее волнуется, потом рвется на клочки. И вдруг исчезает, а на его месте только сожженный солнцем, засиженный гусями выгон".
Тренев К. А. По тихой воде
Комментариев нет:
Отправить комментарий